поэту Виктору Балдоржиеву
В свой час исчезнет эта тьма.
По всем приметам –
наступит пиршество ума
и век поэтов.
Духовный чувствуя прилив,
и книжный голод,
сей век грядет самолюбив
и зверски молод.
Прозаики ж молчат не зря.
Им не по нраву,
что вдруг духовная заря
придёт кровавой?
Не надо белых голубей.
Здесь нет секрета.
Задача проще и грубей:
дожить до света.
* * *
– Будем верить, братья, в Атлантиду!
Встанем в рост у бездны на краю.
Не дадим Великую в обиду,
Родину прекрасную свою!
Будем с ней и в радости, и в горе,
руки в кровь и души на распыл…
Атлантида погружалась в море.
Сам оратор в лодочке отплыл.
* * *
Рок всё ближе и ближе,
вяжет нас по рукам.
Больше я не увижу
синий мой Корикан.
Не прозвеню подковой
по тропинке Прямой.
Леночку Рыжакову
не провожу домой.
Не постою с поклоном
у дорожной ольхи.
Лучшие, с чудным звоном,
не напишу стихи.
Первым скакать по кругу
нет у меня коня.
Слышишь, русская вьюга,
я это, вьюга, я.
* * *
Удача ли реже встречается,
скорбит ли душа, потрясённая,
то – спелое поле качается,
то – клонится ветка зелёная.
Сверкнёт ли плечо загорелое,
пройдётся ли ветер по озими, –
цветёт красота твоя зрелая
последними, терпкими гроздьями.
С подъёмами и поворотами
досталась дорога неблизкая,
то – русское лето короткое,
то – долгая песня сибирская.
* * *
Завтра я постарею,
Только ты не старей.
Около Зун-Тарея,
там, где Барун-Тарей;
там, где промчались ливни
в розовый рог трубя;
где я любил, счастливый,
родину и тебя.
Отзолотело тело
Азии золотой,
Рыж, булан, изабеллов,
стал табун на постой.
Скоро нас всех побреет
вечности брадобрей –
около Зун-Тарея,
там, где Барун-Тарей.
Сколько жалоб, слёз и нареканий...
Анатолию Чубайсу
Сколько жалоб, слёз и нареканий:
тот обижен, даже удручён,
этих никуда не привлекают,
этот ни за что, но «привлечён».
Кто-то чьим-то невниманьем ранен,
а того послали не туда…
И глядит с усмешкою крестьянин:
интересно плачут господа!
Россия
(из Рильке)
Здесь наследство земли и бездомность,
сад былой и живая трава,
и в развалинах неба – бездонность,
вечность, золото и синева.
Здесь терять и наследовать рады
тлен осенний и свежесть весны,
и опалу зимы, и награды,
и росинки, как слёзы жены.
Здесь наследство Казани и Рима,
и Флоренции мраморный сон.
Лавры Троицкой образ незримый,
вглубь ушедший, малиновый звон.
И Москва, город первопрестольный.
Купола золотые… снега.
Колокольни и гул колокольный,
звук волынки печальный и вольный,
речь народная, как жемчуга.
Алкею нужен жар и живость речи...
Феано, женщине-философу Древней Греции
Алкею нужен жар и живость речи.
Сапфо нужна заря и зной в крови.
Но никому не нужен жизни вечер,
закат моей таинственной любви.
Златой венец с венками увяданья,
о, нет – я не его хочу сберечь –
последний дар богов и мирозданья,
философа пленительную речь!
Эразм и Чарлз Дарвины
Эразм сказал: «Нет в мире общих правил.
Один лишь Бог достоин правоты».
Чарлз помолчал, подумал и добавил:
«Но правота не терпит пустоты».
Сияло лето. День был свеж и светел.
Лучилось солнце, как венец златой.
И был их опыт миллионолетен.
И Бог-отец был вечно молодой.
На холме Чингисхана
Дремал Керулен. Ковыли золотились.
Но вечно синеющим небом гоним,
он встал, и тумен за туменом скатились
на влажную грудь европейских равнин.
Столетья прошли. И припав на колено,
молился со мною монгол у огня.
Ещё тишина… Потрясатель Вселенной,
ещё есть мгновенье. Не трогай коня.
Новая литература
