Даширабдан Батожабай. Похищенное счастье (компьютерный набор глав с комментариями)

Моему верному другу, жене, Лхамасу Батуевне Батожабай посвящаю…

Глава первая

Арест преступника

Когда на забайкальскую тайгу надвигаются январские морозы, медведь лежит в тёплой берлоге, а хозяином тайги и степи становится волк. Совсем худо становится мелким птахам. День-деньской мечутся они в поисках пищи и, обессиленные, замертво падают на землю. Куропатки забираются под снег, сороки жмутся к юртам и амбарам – поближе к людям.

Но и людям не легче. В непогоду хорошо сидеть на мягком войлоке в тёплой юрте. Но многие араты зимуют в дырявых юртах, и на очаге у них только суп из костей да жидкий чай. Когда юрта начинает дрожать на ветру, люди обращают слезящиеся от дыма глаза к бронзовых бурханам¹, моля богов защитить от непогоды их жилища и скот, не дать помереть детям.

В один из таких морозных дней 1884 года по снежным сугробам, через примолкшие степи в разных направлениях мчались всадники на заиндевелых, с сосульками у ноздрей лошадях. От юрты к юрте, от улуса к улусу – по всей Аге – всадники разносили новость:

- В Агинский дацан² прибыл учитель Далай-ламы³ Туван-хамбо⁴.
- Приезжайте в дацан, получите благословение святого!...

В течение суток вся степь вокруг Агинского дацана была истоптана тысячами копыт. Хозяева стад, отар и табунов степенно ехали в санях. Их сынки и дочки, разряжённые в цветные халаты, лихо проносились на осёдланных скакунах. Двигалось немало и бедных повозок. Много людей шло пешком, брели больные, волоча ноги.

Вдоль заборов посёлка стояли привязанные в ряд лошади, над ними клубился пар. Ходили ламы в жёлтых одеяниях, молодые женщины в тёплых шёлковых халатах, бедняки в рваных шубах. Все дома были уже заполнены постояльцами. Люди развязывали кожаные мешки, вынимали сумки, туески, свёртки оттаивали привезённые с собой масло, сливки, пенки. Потные, измученные хувараки⁵ кипятили воду в котлах, варили мясо и суп.

Вдруг на вогнутой крыше храма, на всех её четырёх углах, показались ламы с длинными трубами⁶ и призывные звуки понеслись далеко окрест. На звуки этих труб паломники устремились к дацану. Скоро на площади собралась толпа. Возле дверей храма, украшенных искусной резьбой, на олбоках⁷ восседали ламы, приезжие чиновники, богачи, не знающие счёта своим стадам.

Аламжи хотел первым поклониться высокорождённому ламе. Плечами раздвигал он толпу, прокладывая дорогу себе и жене с двумя ребятишками.

- Куда лезешь?
- Оборванец…

Здоровенные парни стали на его пути живою стеной. Не отвечая на ругань, Аламжи молча нажал на эту стену плечом, она колыхнулась и раздалась.

Распахнулись красные двери храма, и богомольцы увидели девятерых хувараков, несущих перед собою олбоки. Совершив молитвенный круг по ходу солнца, они сложили олбоки один на другой и удалились.

«Получу благословение святого – и на всю жизнь от бедности избавлюсь», – шептал Аламжи, протискиваясь всё ближе. Наконец он оказался даже впереди тех, кто сидел на олбоках. Его жена, прижимая одного ребёнка к груди, а другого подталкивая, продвигалась за мужем, не спуская благоговейного взора со святых дверей.

Богач Намдак, гляда на двери храма, заклинал:

- О боги! Пусть по вашему повелению стану я самым большим чиновником! Пусть в моих стадах будет столько скота всех пяти видов⁸, сколько не было ни у кого…

Гулва-нойон⁹, восседавший по соседству с Намдаком, услышал его молитву и покачал головой: зачем этому бестолковому чины и богатства?

У женщин были другие молитвы. Толстая рыжеволосая жена Намдака, ни разу не рожавшая за долгую супружескую жизнь, глядела на храм, из глаз её капали слёзы.

- Благослови, святой Туван-хамбо, и пусть боги пошлют мне ребёнка.
Сзади стояла чёрная худая женщина. У этой не было ни мужа, ни детей.
- Даруй мне семью, высокорождённый учитель, - шептала она. – Не дай потухнуть моему очагу.

О чём же пришли просить оттиснутые в задние ряды бедняки, задавленные нуждою и болезнями? У каждого из них была своя надежда. Один Шара-Дамба, батрак и безбожник, стоявший позади толпы, давно уже не верил ни земным, ни небесным святым…

Семилетний Булад, сын Аламжи, крепко ухватившись за руку матери, с нетерпением ждал, когда появится живой бог. Словно в ответ на его желание из дверей храма вышло шестеро лам. Они несли самого Туван-хамбу в жёлтом паланкине, покрытом шёлком и украшенном золочёнными узорами.

Над толпой пронёсся шум, подобный протяжному стону. В мгновение ока люди сдёрнули шапки и низко склонились. Когда же они подняли головы, Туван-хамбо сидел уже на девяти олбоках и медленно перебирал янтарные чётки. На голове его была остроконечная жёлтая шапка, на плечах – пурпурный орхимжо¹⁰. Его лицо, слово отлитое из бронзы, было неподвижно, глаза устремлены вдаль, поверх толпы. По левую руку Туман-хамбы люди увидели агинского тайшу¹¹. Намсарая в синем шёлковом халате, опоясанном красным кушаком, за который был заложен длинный нож в серебряной оправе. Густые брови, нависшие над узкими глазами, делали его похожим на хищную птицу. Богачу из богачей в степной Аге каждый обязан был повиноваться. Но грозный вид тайши не мог угасить ненависти к нему. Скупец никогда ни монеты не платил батракам. Он был способен отодрать подкову с копыта подохшей лошади, сорвать украшение с только что умершего родственника, от скупости он мог варить себе суп из шкуры. Презрение к нему было так великого, что в народе говорили: «Намсарай от жадности может проглотить собственный плевок».

Отдав должное Намсараю, люди перевели взгляд на плешивого человека, сидевшего по правую руку Туван-хамбы. Эполеты и шашка в золочёных ножнах выдавали в нём важного русского чиновника. Так оно и было: справа от Туван-хамбы сидел приамурский генерал-губернатор барон Корф.

Паломники ещё раз застыли в поклоне, а когда подняли головы, впереди Туван-хамбы уже возвышался большой медный котёл с двумя ручками. Все знали, зачем здесь котёл: ведь столько раз люди бросали в него золото, серебро и медные монеты. Возле котла на олбоках расположились настоятель Агинского дацана и Самбу-лама. В холёных руках лама держал бумаги, куда заносил имена тех, кто жертвовал лошадей, коров и овец. Немало было верующих, которые отдавали богу последнюю коровёнку. Сегодня этот список пополнился.

Туван-хамбо сидел на олбоках, плотно сжав тонкие губы. Он ждал когда молящиеся после третьего поклона подойдут к нему для благословения.

Много лет назад, ещё до возведения в сан хамбо-ламы, он был настоятелем этого дацана, затем отправился в Тибет, в монастырь Брайбан, где изучал языки и богословие. Наконец, после десятилетнего обучения он получил звание лхарамбо¹². Когда эта весть дошла до Бурятии, во всех дацанах отслужили большие молебствия…

Ламы уже растолковали паломникам, что приехал он по весьма важному делу – отстаивать жёлтую веру перед русским царём. Попы-миссионеры и чиновники прибегали к обману и насилию, чтобы склонить бурят к христианству, и забайкальские ламы послали жалобу Далай-ламе. Далай-лама Тринадцатый обратился со специальным посланием к генерал-губернатору. Тут-то и прибыл в Забайкалье Туван-хамбо. Миссию свою он исполнил, добившись разрешения на постройку новых дацанов на далёкой окраине России.

Сейчас, когда Туван-хамбо собирался в обратный путь, прибывший из Петербурга генерал-адъютант барон Корф вызвался сопровождать его. Такая честь Туван-хамбе была оказана неспроста. Царскому правительству не выгодно было ссориться с ламами, держащими в повиновении большинство людей. Конечно, простые араты не вникали в эти тонкости, они знали одно: Туван-хамбо защитил жёлтую веру, добился разрешения на постройку новых дацанов. Вот почему собралось много народу, почему люди с усердием клали поклоны и перед святым Туван-хамбой, и перед генерал-адъютантом Корфом…

Наконец богачи один за другим потянулись к Туван-хамбе. Получив благословение, каждый по несколько раз обходил храм по ходу солнца.

Приближался к Туван-хамбе и Аламжи. Вдруг чьи-то сильные руки ухватили его за локти. Аламжи не успел пустить в ход кулаки, как руки его были перехвачены железной цепью.

- Не шуми! Ступай туда!
- В наручниках далеко не уйдёшь!
Толкая Аламжи в спину, двое полицейских вытащили его из толпы и повели с собой.
- Аба, куда ты?! – закричал маленький Булад.
Жена тоже рванулась было к Аламже, но её оттеснили.
- У твоего муженька будет хорошая юрта…

Она вскинула глаза и увидела богача Намдака с лисьей шапкой в руке. Его глаза – один маленький, другой побольше – воровато бегали, рот с двумя сгнившими зубами приоткрыт.

- С начальником поругаешься – лишишься головы. С собакой подерёшься – потеряешь подол, - заглянул в лицо женщины Намдак.

Жалма хотела крикнуть Намдаку: «Ты и есть собака!», но сдержалась. Значит, Аламжи чем-то не угодил им, его отвезут в Читу и запрячут в тюрьму! Что же такое сделал Аламжи?..

С новой силой хлынула толпа, оторвала от матери Булада, завертела его и поглотила.

- Люди добрые, спасите! Сына затопчут! – закричала Жалма. Косы у неё расплелись, волосы рассыпались по плечам. Несчастная мать продолжала взывать о помощи, но все были глухи к чужому горю, думая только о том, как бы вымолить счастье для себя. Подобно стаду в тесном загоне, люди напирали друг на друга, ища выхода. Им казалось, что выход там, где восседает святой Туван-хамбо.

И всё же нашёлся человек, который посочувствовал бедной женщине. Это был Горбун. Припадая на одну ногу и размахивая костылём, пробивался он туда, где лежал маленький Булад. На мгновение Жалме показалось, что толпа поглотила и сына, и Горбуна. Но вдруг толпа расступилась, и Жалма увидела Горбуна, склонившегося над Буладом. Прикрывая ребёнка своим телом, тот бил людей костылём.

- Урод! Паршивая собака! – ругались вокруг.
- Какой вы добрый… Чем отблагодарить вас?

Жалма положила руку на плечо Горбуну и посмотрела ему в глаза.
Когда поклонение закончилось, ламы низших знаний, хувараки и приезжие разбрелись, а высшее духовенство направилось в храм определить меру любви народа. Такой мерой считались жертвования. И настоятель дацана, и мудрый Самбу-лама остались довольны: за день было собрано восемь тысяч рублей, шестьсот голов скота, тридцать девять пудов топлёного масла, не считая того, что успели припрятать проворные служки и казначеи.

В сумерках то там, то тут мелькали жёлтые ламские шапки, красные, через плечо, ленты, цветные халаты. Даже в такой день ламы оставались верны себе: они искали женщин.

Жалму знобило. Она шла по узенькой улице, думая только об одном – найти добрых людей, которые приютили бы её и детей на долгую зимнюю ночь. Жалма всё шла, пока не очутилась на краю посёлка. Из дома доносились весёлые голоса.

- Зайдём, ахэ! Зайдём в этот дом.

И Жалма, подойдя, осторожно потянула дверь на себя. Когда осели клубы ворвавшегося с улицы морозного пара, она увидела множество людей, а среди них Намдака и гулву-нойона. На северной половине сидели разряжённые женщины. Рукава их ярких халатов были оторочены соболиным мехом, воротники вышиты золотыми нитками. В жёлтых лакированных чашках на низеньких столиках дымились лапша, в больших фарфоровых тарелках лежали колбасы из мясного фарша с мозгами, из конского сала с печенью, и сараны и сухой черёмухи, сваренной в сливках, высились груды сушёной пенки… Человек ближе других сидевший к дверям, взглянул на вошедших. Булад обрадовался: наверное, дядя даст ему поесть!

- Вы кто такие? – спросил тот.
- А, это та самая! Каторжанина укрывала вместе со своим муженьком.

Бритоголовый лама, рубивший мясо для буз¹³, обернулся.
- Вы за-ачем сюда?

Все одновременно повернули головы к вошедшим. Их взгляды были красноречивее слов: «Убирайтесь прочь!»

Жалма опустила голову, теснее прижала к себе маленького, взяла за руку Булада и вышла. Оскорбительный смех, словно удар хлыста, обжёг её щёки.

Скоро впереди показался дощатый сарай. Сквозь щели пробивались отблески очага.
- Может, здесь наш аба? – захныкал Булад. – Пойдём туда, эхэ, пойдём…
- Пойдём, сынок…

Жалма распахнула дверь и, не останавливаясь у порога, прошла вперёд. При свете пламени она увидела людей, сидящих на расстеленной лошадиной шкуре. Они держали в руках деревянные чашки и вкусно причмокивали. Их суп был сварен, конечно, из выброшенных богачами костей, заправлен ржаными зёрнами и диким луком. Но всё же запах его тёплой волной обласкал вошедших.

- Сыночек, подойди сюда… - повернулась женщина, стоявшая у котла с поварёшкой.

Булад хотел было сразу подбежать к ней, но в нерешительности потоптался на месте и поглядел на мать.
- Иди, иди!

Жалма тоже подошла к женщине. Она сразу узнала её: не один раз встречались они в степи. Женщина знала об аресте Аламжи. Чтобы хоть как-нибудь подбодрить Жалму, она сказала:
- Кто на горячую еду приходит, тому удача выпадет.

С этими словами она налила супу в две деревянные чашки и подала Буладу и Жалме. Люди на полу потеснились, пропуская женщину с детьми поближе к очагу, завязался разговор.
- Я молил Туван-хамбу, чтобы все жили хорошо, - закашлявшись и хватаясь за грудь, говорил седой старик.
- А я просил святого, чтобы дети наши выросли здоровыми.
- Чтобы размножался скот.
- Чтобы над головой всегда была юрта, а в очаге огонь…

Помолившись, с надеждой в сердце, люди стали укладываться спать. Они уповали на богов, на святого Туван-хамбу, который, чудилось им, разом может изменить их судьбу. Сейчас они не думали, что свободная жизнь, счастье их детей, кров и пища достанутся в жестоких боях ценой крови и слёз.
Тут же, у очага, примостилась и Жалма с детьми. Сон не шёл к ней. Мысли перенесли её в прошлое.

* * *

В тёмную вьюжную ночь ветер сотрясал юрту, свистел и стонал, как стонет раненый человек. В щели жилища проникал снег. Прижимая к груди Булада, Жалма в страхе ждала, что юрта опрокинется и ветер унесёт её в степь. Как-то там Аламжи? Уж не замёрз ли он в степи?

Аламжи не замёрз. Когда к ночи разыгралась метель, он загнал табун в падь, спешился и прижался к одинокому дереву. Так стоял он, прислушиваясь к свисту ветра и вою волков, пока не уловил другие звуки, совсем не степные.

Вскочив в седло, Аламжи ударом хлыста заставил коня идти против ветра. Вскоре табунщик нашёл человека, ветер над ним уже наметал сугроб. Аламжи взвалил его в седло и привёз в юрту. Жалма хорошо помнит измождённое лицо ночного гостя, его полосатую куртку под ветхим полушубком. Сомнений не было: в их юрте нашёл убежище беглый каторжник.

Ни Аламжи, ни Жалма ничего не жалели для гостя, и тот быстро поправлялся. Он уже помогал ЖАлме в её несложном хозяйстве, возился с Буладом, а по вечерам за скудным ужином рассказывал о больших русских городах, расспрашивал хозяев, как живут их сородичи. Хороший это был человек… Вскоре начал он поговаривать о том, что пора ему идти своей дорогой. Иногда он садился на низенькую скамеечку возле окошка, затянутого бычьим пузырём, и подолгу чему-то прислушивался. Однажды Жалма перехватила его взгляд. Долго потом она вспоминала этот взгляд, полный печали. Так смотрит, наверное, раненый орёл в родное небо. И когда он сказал, что уходит, Жалма не стала его отговаривать, как прежде. Она поняла, что его удержать.

Аламжи снял с гвоздя козью шубу и протянул ему. Тот принял подарок, а потом обнял хозяина и поцеловал в обе щёки.
- Спасибо тебе, друг. Бедняки никогда не будут врагами беднякам, хоть и разным богам они поклоняются.

Проводил его Аламжи, указал ближайшую дорогу на Читу и уже поздней ночью вернулся в юрту. Он не знал, что этот человек был важным государственным преступником, что он побывал в Александровском централе и Шлиссельбургской крепости, в казематах Харьковской тюрьмы и на Карийском руднике, недалеко от Аги, откуда он и бежал. Ничего этого Аламжи не знал. Но он помог ему, как может помочь в беде только бедняк бедняку.

Зато Жалма сердцем и разумом женщины поняла больше, хотя ей и не часто приходилось разговаривать с русским. Она догадывалась, что какие-то смелы и сильные мысли помогают этому человеку переносить невзгоды. Да, он многое бы им рассказал, если бы не ушёл так скоро.

Проводы

Намдак проснулся, когда зимнее солнце набрало уже силу и разогнало туман. Накануне он допоздна просидел с богатыми скотоводами, много ел мясо, буз, много выпил хмельного араки¹⁴. От всего этого желудок не давал ему покоя всю ночь.
- Балма, подай-ка штаны.
Толстая и рыжая Балма не взглянула на мужа. Вчера, получая благословение святого, она молила богов, чтобы те сжалились над нею и ниспослали ребёнка. Ночью она прижималась к мужу, тормошила его, но он, пьяный, походил на бревно.
-Балмахан, слышишь…
Приподняв грузное тело, Балма вразвалку прошлась по комнате, взяла штаны и бросила в лицо мужу.

Продолжение следует.

_______________________________________________________________________________________

1. Бурхан – изображение божества.
2 Дацан – буддийский храм.
3 Далай-лама – духовный и светский правитель Тибета.
4 Хамбо – учёное звание ламы, буддийского монаха.
5 Хуварак – послушник.
6 По внутренней лестнице храма ламы-трубачи поднимаются на площадку, называемую «гонхо», где становятся по углам крыши и трубят, возвещая начало богослужения. (Прим. автора.)
7 Олбоки – маленькие тюфячки, обшитые дорогой тканью.
8 Скот пяти видов – лошадь, крупный рогатый скот, верблюды, овцы и козы.
9 Гулва-нойон – должностное лицо, старейшина рода.
10 Орхимжо – полоса материи, которую буддийские монахи надевают на плечи.
11. Тайша – лицо, стоящее во главе степной думы. Избирался знатью пожизненно.
12. Лхарамбо – доктор философии.
13. Бузы – большие пельмени, готовятся на пару.
14. Арака – молочная водка.