Здесь в то время нашли и добывали первое серебро. Сюда пришла Русь – отсюда началась Россия. Мой слоган для неосуществленного памятника. Поставят ли когда-нибудь такой памятник потомки?
Дело было так. К 1986 году мы с коммунистической партией настолько надоели друг другу, что один из нас должен был куда-нибудь сгинуть.
Первым сгинул я, потому ещё живу. КПСС – чуть позже и навсегда.
Довоенная фотография. Деревня Дамасово у реки Аргунь. Справа - Фрол Михайлович Овсянников.
Сгинул я в места Нерчинской каторги, где и должны жить все противники режима. Там и выдали мне синий мотоцикл «Урал», даже не спросив прав на вождение, которых, конечно, как и у всех деревенских парней, умеющих ездить на чём угодно (от кобылы до танка), не было.
Мой мощный мотоцикл летал по всему району, особенно вдоль реки Аргунь, от середины которой начинался Китай. С нашей стороны – проволока, сигнализация – мышь не проскочит, с той – открыто, купайся, рыбачь, загорай, смейся! Смеются, наверное, до сих пор.
Однажды, пролетая через маленькую деревушку Дамасово, у самой Аргуни, я увидел такое старое и накренившееся подобие избы, что даже остановился. Редкий случай для меня. На скамеечке, опираясь руками на клюку, сидел небольшого роста старик в поношенной одежде. Я, в шлёме, кожаных штанах и крагах, подошёл и спросил у него, где находится совхозная ферма.
- Сначала человек должен поздороваться с другим человеком! – ехидно, но добродушно сказал мне старик.
- Здравствуйте! – выпалил я обескураженно, пожалев, что остановился.
- Ну, здравствуй, мил человек. Вот теперь можно и поговорить. Часто ты тут пылишь на этом драндулете!
Смущённый, я снял массивный шлем, разглядывал жилище.
К тому времени я уже довольно много видел жилищ людей. Самых разных. Но эта была именно жилищем. Не избой, не домом, не квартирой. Не то брёвна ушли в землю, не то землянку выперло из земли.
Строил его несомненно бедный человек лет двести тому назад, жили в нём два столетия бедные люди, и сейчас живут такие же. Бывал я и в старинных казачьих избах. Это жилище не походила ни на одну из них. Даже брёвна и когда-то восьмисантиметровые доски ручного распила были настолько отполированы от частого касания людских лохмотьев, мозолей, предметов, что на них образовались выемки и видно было до какой степени они истончились и отполировались.
И скамейка, на которой сидел старик, тоже была обшарпанной до выема в тех местах, где часто сидели люди.
- Долго будешь разглядывать нашу жизнь? – ехидно спросил старик. – Пройдём в нашу халупу. Хоть чаю хлебнешь.
Кроме стола, большой печи и лежанки в жилище почти ничего не было видно. Или я не разглядел тогда.
Так я познакомился с Фролом Михайловичем Овсянниковым, одним из редких людей на Земле, который ни разу за свою жизнь не слукавил себе и не прогнулся перед негодяями у власти.
После первой встречи и знакомства с ним, я подружился на всю жизнь с его односельчанином Владимиром Зыряновым. Чем больше я беседовал с Фролом Михайловичем, тем крепче становился в своих убеждениях, тем радостнее становилось на моей душе от того, что есть на Земле люди, которые не способны лгать и кривить душой.Все вещи и людей он называл их именами, в соответствии со свойствами. И это не было ни оскорблением, ни обвинением, ни хамством. При этом ни в чём и никогда не нуждался, хотя жил в ужасающей бедности. И ничего, ни у кого не просил. Да и кто бы дал, когда старались не замечать.
Появится партийная делегация из области или района в деревне, Фрол Михайлович принародно, как о заурядной вещи, отмечал, что приехали подлинные воры и разбойники. Эти воры и разбойники могли быть рядом и слышать. Кто такого человека, будь он трижды ветераном, мог бы обеспечить приличным жильём? Пропади он пропадом со своей правдой!
В 1941 году он, как мне рассказывали, был под Москвой, но его отправили обратно по болезни. Войны, по его мнению, затевали тоже воры и разбойники. Для него Сталин и Гитлер ничем не отличались друг от друга.
- Зачем немецкий народ будет воевать с русским? Они никогда и не воевали. Это всё цари и коммунистические начальники гонят людей на убой. Народы и простой человек никогда и ни в чем не могут быть виноватыми. У них и прав таких нет За счёт чего они могут стать виноватыми? Разве что мешок зерна украдёт или магазин ограбит…
Ни юродивым, ни домашним философом, ни героем шукшинского рассказа «Срезал» он не был. В то же время имел сметливый от природы ум. Сложнейшие философические императивы в его устах становились ясными п понятными.
- Я гляжу, ты белым памятником на той стороне интересуешься, - сказал он однажды мне, когда мы зашли к нему с Зыряновым.
Действительно, я часто рассматривал в бинокль китайскую сторону, где среди кустарников возвышалось какое-то строение из кирпича.
- Там жила половина нашей деревни. Тоже Дамасово называлось. Когда-то, видимо, заимки были, а в гражданскую полсела туда ушли. Потом границу закрыли. Тут наши бабы запоют, а там заголосят… Так и жили. В 1929 году красные перешли на ту сторону и убили всех жителей. Потом китайцы поставили памятник. Русским людям убитым русскими же.
- Вы были там?
- Мне тогда 15 лет было. Вся наша беднота туда ринулась. Переплыли кто и как мог Аргунь. Прибежали, а там – одни мёртвые. Никогда не забуду – лежит русая девушка на улице, а косу её кабан терзает. Китаец, который часто меня пампушками угощал, лежал в своей лавке с разрубленной головой… Наши несли оттуда всё что могли. Муку, зерно, хомуты, сбрую… Мне кричат: зубья бороны бери. Набрал. Чуть не утонул. Выбросил…
О многом рассказывал Фрол Михайлович. Предателя называл предателем, честного человека – честным, обманщика – обманщиком. Но любой человек, по его мнению, может всегда измениться и стать другим.
Самыми несчастными для него всегда были и оставались те, кто имели власть над людьми. Они, как считал Фрол Михайлович, не могут уже измениться. Несчастье их усугублялось ещё и тем, что они не знали об этом.
Я не помню года, когда не стало Фрола Михайловича. Мне всё ещё кажется, что он сидит на скамеечке у старого-старого жилища и ехидно, но добродушно, говорит мне:
- Сначала человек должен поздороваться с другим человеком!
Бывая в столицах и других городах, в каких-нибудь Crone Plaza (на снимке), в блестящих офисах и кабинетах, встречаясь с чиновниками, я на миг проявляю из мглы времён жилище Фрола Михайловича, слышу его голос, и тогда особенно ясно представляю, где и среди кого я нахожусь.
Это большое и безошибочное знание.