Robert A. Rupen, an internationally renowned expert on Mongolia, died peacefully at his home in Chapel Hill, North Carolina on March 27, 2015. He was 93. (Последнее сообщение о Р. Рупене).
Роберт Рупен (род. в 1922 г.) - известный американский востоковед, специалист по новой и новейшей истории Монголии. В 1954 г. защитил докторскую диссертацию в Вашингтонском университете на тему «Монгольский национализм 1900 - 1919 гг.» (г. Сиэтл). Ныне является профессором политических наук Университета штата Северная Каролина (г. Роли, США). Автор таких известных книг, как «Монголы XX века» (Блумингтон, 1964), «Монгольская Народная Республика» (Станфорд, 1966), а также более 30 статей по проблемам новейшей истории Монголии и Бурятии. В предлагаемой читателям статье, которая вышла в свет в 1956 г., Рупен дает анализ общественно-политической деятельности бурятской интеллигенции в период с 1900 по 1930 гг. (Far Eastern Quaterly. 1956. Vol. 15. № 3. P. 383-398).
* * *
Одним из ключевых моментов для понимания событий XX столетия в Центральной Азии - особенно в Бурят-Монголии, Внешней Монголии и Тибете - является высокая оценка роли, которую сыграла бурят-монгольская интеллигенция. Буряты, по словам одного из их представителей, должны «…стать культурным авангардом среди восточномонгольских племен, носителем и проводником революционных идей нашего времени» (1).
Бурят-Монголия, сейчас Автономная Советская Социалистическая Республика Советского Союза, имеет в составе своего населения менее 300 000 бурят, что составляет приблизительно одну десятую часть общей численности монгольского населения в мире (2). Из этой малой народности, большая часть которой до 1917 г. была неграмотной, вышла группа интеллигенции, чье влияние вышло далеко за пределы их родины и простиралось на Внешнюю Монголию, Тибет и небольшие районы Барги (в Маньчжурии) и Урянхайского края, включенного в 1943 г. в состав СССР как Танну-Тувинская автономная область (Тувинская Народная Республика вошла в состав РСФСР в октябре 1944 г. - Прим. пер.). Эта бурятская интеллигенция была очень влиятельной приблизительно с 1900 по 1930 гг.; в тридцатые годы многие из ее представителей были репрессированы - убиты или отправлены в концлагеря. Немногие бурятские интеллигенты, которые сумели выжить, сегодня ограничили свою деятельность в значительной степени пределами Бурят-Монголии. Они могyт выражать только одобрение коммунистической доктрине и должны восхвалять русское господство. Они не смеют защитить бурятский сепаратизм и пан-монголизм (3).
Бурятские интеллигенты в период с 1900 по 1930 гг. были в известном смысле также русскими агентами, проводниками царской и советской внешней политики. Но большинство из них преследовали цели, которые противоречили советским интересам; они были «буржуазными националистами», которые боролись за создание Великого Монгольского государства, восстановление Монгольской империи, которая могла бы защитить суверенитет Монголии от угрозы русской экспансии с севера и китайского вторжения с юга.
Многие из этих бурятских интеллигентов стремились к созданию общемонгольского языка, и они подчеркивали важность гармонии европейской науки и образования с традиционным монгольским образом жизни. Они не были традиционалистами, а скорее «либеральными демократами», которые не стали бы безжалостно уничтожать старые традиции для навязывания «нового порядка», но настаивали на эволюционном пути развития, который они проводили в жизнь.
Некоторые факты являются общими в биографии этих людей: их ранние годы прошли в типично монгольском окружении; предания и суеверия своего народа были хорошо им знакомы и даже разделялись ими; они полу-чили превосходное образование, большинство из них учились в Санкт-Петербургском университете, где они тесно сотрудничали с ведущими рус-скими востоковедами; они писали научные (исторические и филологические) работы на русском языке; все они бегло говорили и писали по-русски. Они часто путешествовали по Сибири, Центральной Азии и европейской части России, а некоторые из них даже побывали в Западной Европе. Тем не менее они всегда оставались монголами, сохраняя тесные связи со своей родной землей.
Бурятские интеллигенты участвовали в русском революционном движении и в деятельности политических партий России конца XIX - начала XX вв. Большей частью они были народниками, а позднее - социалистами-революционерами (эсерами), хотя многие имели тесные связи с конституционными демократами (кадетами). Но первоначально политическая активность бурят явилась следствием их обостренной реакции против русской экспансии на бурятские земли, и ко времени революции 1917 г. они серьезно думали об отделении oт России и создании Великого Монгольского государства.
Буряты служили царю и комиссарам как носители русской культуры в Монголии. Они представляли Россию монголам и Монголию русским. Многие из них занимали высокие посты в правительстве Внешней Монголии в 1920-е гг.; действительно, они тогда управляли страной. Они навязывали халхасцам Внешней Монголии многие перемены в направлении модернизации и европеизации, но делали они это с целью защиты Монголии oт ассимиляции, посредством русификации или китаизации.
Бурятские интеллигенты были:
1) зарождающимися националистами;
2) пан-монголистами;
3) русскими (царскими и советскими) агентами;
4) серьезными учеными и просветителями.
Но эти категории так смешались и стали настолько запутаны, что отношение одного фактора к другим меняется в зависимости oт конкретной личности.
Националисты
Бурятский «национализм» возник в результате сильной реакции против русской экспансии на бурятские земли, развитие которой достигло критической точки около 1900 г. Это был «зарождавшийся национализм», в котором не было и намека на отделение от Российской империи, напротив: «Буряты добиваются быть полноправными гражданами и, как таковые, участвовать в политической жизни страны вместе с другими народностями, а как национальность - требуют права на культурное самоопределение» (4). Первое десятилетие XX в. увидело бурят, активно вовлеченных в политическую деятель-ность и писавших полемические статьи о русской угрозе бурятским землям и суще-ствованию бурят. Лидерами, выражавшими оппозицию угрожавшей волне русификации, были: Бато-Далай Очиров (1875-1914); Михаил Богданов (1878-1919); Цыбен Жамцарано (1880-1940) и Эльбэк-Доржи Ринчино (1885-1937).
Очиров (5) получил образование в Бурят-Монголии, Чите, cтaл политическим лидером бурят в критические дни 1904-1905 гг., когда бурятские степи бурлили при новом земельном и административном устройстве и Рос-сийская империя вела войну с Японией. Он возглавил депутацию бурят в Санкт-Петербурге в 1905 г., стремясь вновь вернуть местное самоуправление для бурят; однако эта миссия провалилась. Очиров представлял интересы бурят во II Государственной Думе в 1907 г.; он сотрудничал с Милюковым и «либералами».
После того как Дума была разогнана, он вернулся на родину и энергично проводил воспитательную и другую работу среди бурятского населения. Он питал глубокую веру в кооперативное движение во имя улучшения экономического положения своего народа; он основал первый кооператив в Бурят-Монголии и перевел на монгольский язык многие русские статьи по этому вопросу. С целью повышения осведомленности своего народа по политическим и экономическим вопросам он перевел на монгольский язык не только программу партии кадетов (6), но также землеустроительные законы и принимал меры к специальному исследованию Агинской степи - особенно важного района около Читы - Читинским отделением Императорского Рус-ского Географического общества; результатом этого исследования явилась книга, содержавшая полные сведения о населении, землепользовании и другие статистические данные, а также сравнительный анализ переписи населения 1897 и 1906 гг. (7). Эта книга - исключительно содержательная и ценная работа.
Он также устраивал стипендии для бурятских студентов, учившихся в русских университетах, и перевел на монгольский язык многие басни Крылова и рассказы Толстого. В течение десяти лет признанный лидер нерусских народов Сибири, инородцев, он трагически погиб в 1914 г., когда его лошадь споткнулась и сбросила его. Незадолго до своей гибели, он говорил о переносе своей деятельности через русскую границу, во Внешнюю Монголию, где он намеревался создать школы, а также кредитные и кооперативные организации, давая таким образом намек относительно своего пан-монгольского чувства.
Михаил Богданов (8), второй из этих бурятских лидеров, получил образование, учась в Иркутске, в Казанской учительской семинарии, а также в Томском и Санкт-Петербургском университетах. Активный социалист-революционер (эсер), он уехал учиться заграницу в Берлин, который вместе с другими русскими студентами вынужден был покинуть и уехать в Цюрих. К 1905 г. он возвращается в Россию и руководит работой бурятского съезда в Иркутске. Он сформулировал и опубликовал план для бурятского «самоуправления» в пределах Российской империи и был охарактеризован как «один из лучших среди интеллигентной бурятской молодежи» (9). Во время гражданской войны в Сибири он возглавил исход более чем 2000 бурят в район Барги в Маньчжурии, но даже там он не избежал последствий гражданской войны и интервенции. Атаман Семенов, заместитель Колчака, который командовал белогвардейскими войсками в Сибири, захватил его и приказал расстрелять; его тело было сожжено в топке паровоза.
Богданов, подобно Жамцарано (смотри ниже), писал и отправлял многие политические статьи в русские журналы, подвергая критике политику царизма и требуя справедливости для бурят (10). Он всегда подчеркивал необходимость защиты бурятской земли от русского вторжения и доказывал важность сохранения традиционной общинной формы землевладения. Помимо этих политических статей, он написал одну из лучших книг по истории Бурят-Монголии (11). Благодаря знанию немецкого языка, в котором ему не было равных среди бурят, он перевел на монгольский язык многие произведения немецкой художественной, научной и политической литературы. Он разделял увлеченность Б. Д. Очирова кооперацией и принял участие в ко-оперативном движении, а также продемонстрировал сознание идеи монгольского единства, посетив калмыков в европейской части России.
Цыбен Жамцарано и Эльбек-Доржи Ринчино, которым пришлось наследовать лидерство Очирова и Богданова, приняли на себя руководящую роль после того, как эти два деятеля погибли. Жамцарано (12), который посещал школу для бурят в Санкт-Петербурге, учился в Иркутской учительской семинарии и Санкт-Петербургском университете, также написал серию политических статей. В то же самое время он постоянно путешествовал по Монголии (Бурятия, Внешняя и Внутренняя Монголия), собирая и записывая произведения устной народной поэзии, - эпические поэмы, исполняемые мон-голами. После революции 1911-1912 гг. во Внешней Монголии, когда было создано так называемое «Правительство Автономной Монголии», возглавляемое Джебцзун-дамба-хутухтой - «богдо-гэгэном» (13), Жамцарано пере-нес свою деятельность во Внешнюю Монголию и провел здесь большую часть своей оставшейся жизни.
Ринчино также учился в Санкт-Петербургском университете; его деятельность постоянно пересекалась и соединялась с деятельностью Жамцарано, но в то время как Ринчино был более активен в области политики, Жамцарано большую часть своей жизни посвятил научной деятельности. Ринчино оставался в Бурят-Монголии в течение всего периода первой мировой войны и обеих революций 1917 г., и с этого времени он вскоре тоже отправляется во Внешнюю Монголию. Его статья, посвященная памяти Очирова (см. прим. 5), отражает заинтересованную и очень теплую оценку деятельности этого умеренного бурятского лидера и в то же время выражает резкое неприятие по отношению к царскому режиму.
Таким образом, все эти четыре деятеля - Очиров, Богданов, Жамцарано и Ринчино - активно выражали себя в политике и публицистике, выступая против политики русификации и за признание «прав» бурят в Российской империи. В первой декаде XX столетия бурятские степи бурлили от беспримерной политической активности масс, руководимых местной интеллигенци-ей. От съезда к съезду буряты решительно осуждали царское правительство за изменение традиционных форм землепользования и за передачу бурятских земель русским поселенцам.
Выступив в защиту основного вопроса о земле, они затем перешли к рассмотрению множества других вопросов, таких, как: кочевой быт, родовая и племенная организация, русификация, местное самоуправление, судебная система, военная служба, образование, язык, представительство в Российском законодательном собрании (Государственная Дума), религия, социализм, всеобщее избирательное право и вопрос о женском равноправии Но, несмотря на свое сильное недовольство, буряты выражали свои интересы через русские политические партии и в рамках Российской империи: их главными целями были представительство в Государственной Думе и местное самоуправление. Сепаратизм не поддерживался ими вплоть до обеих революций 1917 г.
Пан-монголисты
Те же самые деятели, которые подчеркивали необходимость бурятского национального самосознания и были, как сказано выше, «зарождавшимися националистами», признавали чувство общемонгольской солидарности и в известной степени делали общее дело с монголами за пределами Бурят-Монголии. По отношению к другим районам Монголии в позиции бурятских лидеров была заметна как степень обещания, так и степень угрозы. Многозначительно то, что Очиров говорил о переносе своей деятельности на территорию Внешней Монголии после того, как была разогнана Государственная Дума и когда репрессивная политика царизма в отношении национальных меньшинств достигла своей кульминации. Здесь можно увидеть элемент желания усилить бурятское влияние путем расширения бурятской активности в южном направлении и тем самым показать Санкт-Петербургу, что буряты могут быть полезны в распространении русского влияния в Монголии наряду с намекаемой угрозой возможного вступления Бурятии в состав Великого Монгольского государства. В любом случае бурятские лидеры не желали покоряться политике русификации. Жамцарано, например, приехал во Внешнюю Монголию в 1911 г. и выступал в качестве переводчика для монгольской делегации, прибывшей в Санкт-Петербург в 1913 г.; заведовал светской школой в Урге (ныне Улан-Батор), столице Внешней Монголии, и издавал здесь газету на монгольском языке («Шинэ толь» - Новое зерцало).
Ринчино, Жамцарано и другие бурятские националисты стремились добиться благосклонного отношения властей к бурятскому населению в обмен на свою службу во Внешней Монголии. После большевистской революции, когда Центральный комитет Российской коммунистической парши об-народовал постановление Политбюро, гарантировавшее бурятскую автономию и защиту бурят от местной администрации и русского населения, Ринчино заметил: «Это имеет огромное значение для Монголии» и подчеркнул, что коммунисты должны оставить бурятам право на свою землю и защищать их от русских, которые пытались отобрать землю у них (14). Ринчино сопровождал монгольскую делегацию в Москву, исполняя обязанности переводчика и вскоре занял ведущие позиции в правительстве Внешней Монголии. Жамцарано написал первую политическую платформу (так называемую «Кяхтинскую платформу» 1921 г.) Монгольской народно-революционной партии (15).
Вернувшись в Ургу из Ленинграда в 1922 г., Ринчино вскоре (в 1924 г.) принял участие в ликвидации монгольского лидера Данзана (16), и с этого времени до 1928 или 1929 г. он был фактически диктатором Внешней Монголии (с 1924 г. - Монгольская Народная Республика). Жамцарано продолжал свою работу во Внешней Монголии, сосредоточив все внимание на во-просах образования и культуры: он основал Монгольский Ученый комитет, Государственную библиотеку и музей; принял меры для издания книг и газет (включая переводы на монгольский язык многих произведений европейской литературы); проводил археологические исследования, открывал важные ис-торические документы и вообще руководил культурной и духовной жизнью Монголии.
Другие бурятские лидеры также занимали видные позиции в правительстве Монгольской Народной Республики: наиболее влиятельными были Эрдэни Батухан, министр просвещения, и Даши Сампилон, министр экономики и торговли. Действительно, я бы назвал 1920-е гг. «бурятским эпизодом в истории Внешней Монголии». Внешняя Монголия была включена в сферу коммунистического влияния большей частью благодаря содействию бурят.
Это распространение деятельности бурятской интеллигенции на Внешнюю Монголию само по себе являет одно лицо пан-монголизма, но имеется много других. «Кяхтинская платформа» Монгольской народно-революционной партии, написанная Жамцарано в 1921 г., включает, например, следующее положение (пункт 2): «Ввиду того, что мирное существование монгольских народных масс, приобщение к культуре и знанию просвещенных народов зависят от образования самостоятельного независимого государства монгольской нации, а не от порабощения и гнета чужеземными империалистами, наша Народная Партия стремится в конечном итоге к объединению всех монгольских племен в одно самостоятельное государство...»
На III партийном съезде (МНРП. – прим. пер ) Ринчино заявил: «Мы должны также помнить то, что миллионы наших соплеменников, жителей Внутренней Монголии, стонут под гнетом Китая». В ноябре 1924 г. на I Великом Народном Хурале он говорил: «Мы должны стать культурным центром для наших соплеменников, мы должны привлечь к себе жителей Внутренней Монголии, Барги и т. д.» Барадин сказал на этом же Хурале: «Будьте тверды в вашей работе по объединению всех монгольских племен...»
Подобные надежды, разделяемые большей частью монгольской интеллигенции и особенно сильные среди бурят, были хорошо выражены в статье Иши-Доржи, опубликованной в Германии в 1929 г.: «В ранние времена, при Хутухте, Урга благодаря монастырю Гандан, который включал в себя знаменитую школу философии, была религиозным центром с огромной притягательной силой для последователей северного буддизма. Даже с отдаленными калмыками, живущими на нижней Волге, поддерживался постоянный контакт. В последние годы эта сила притяжения стала еще сильнее благодаря уже скорее национальным, чем религиозным условиям. Независимая Монголия с ее весьма развитой национальной культурой и своей политико-экономической программой вызывает огромный интерес для интеллигенции и молодежи из числа монголов, живущих за пределами Внешней Монголии. Все, кто имеют благоприятную возможность, приезжают в Улан-Батор, чтобы работать и учиться в этом национально-культурном центре Значение Улан-Батора для отчасти русифицированных бурят и полукитаизированных (в Китае практически ассимилированных) чахаров и туметов Внутренней Монголии в этом отношении чрезвычайно велико. С точки зрения баргутов Маньчжурии и монголов Внутренней Монголии, Улан-Батор и халхасцы, казалось, достигли идеального состояния свободы и независимости. Поэтому эмиграция по политическим мотивам достигла значительных размеров В Урге сейчас можно встретить представителей всех монгольских племен, oт калмыков до монголов Ордоса, которые живут на берегах Желтой реки (Хуанхэ. - прим пер.). Такой наплыв интеллектуальных сил, людей, которые получили свое образование в России, Китае и Японии, в значительной степени способствовал улучшению культурной работы и, кроме тогo, пробуждал и усиливал идею сотрудничества и объединения различных монгольских пле-мен вокруг независимой Внешней Монголии. Поэтому нынешняя культурная деятельность Монголии, несомненно, является событием огромного значения, выходящим далеко за границы ныне политически автономной Монголии.
В конечном счете великий энтузиазм, с которым монгольский народ взялся за восстановление и укрепление своего государства, в полной мере оправдывает предположение, что монгольский народ приближается к своему возрождению. Естественно, заинтересованность монголов в техническом прогрессе и науке не служит завоевательным целям, но имеет своей единственной целью защиту себя в своей горно-степной родине ради благородной памяти своих славных предков» (17).
Ринчино следовал этой линии в статье, опубликованной в 1927 г. в журнале «Революционный Восток», где он постулировал идею «этнографической Монголии» с общемонгольскими интересами, которые разделяются большинством населения. Современная Монголия, доказывал Ринчино, это народ и страна, обладающие всеми необходимыми элементами для образования национального государства. При этом он ссылался на вышецитированное положение «Кяхтинской платформы» об образовании общемонгольского государства, подчеркивая, что эта платформа была одобрена Дальне-восточным секретариатом Коминтерна (18).
Важным вариантом пан-монголизма может быть назван «пан-буддизм». Его главное отличие от пан-монголизма заключалось в том, что он включает Тибет в монгольские районы, которые должны были быть под единым управлением. Агван Доржиев (1853-1938) (19) - выдающийся бурятский защитник этой идеи. Лама, он учился вначале в буддийских монастырях Бурят-Монголии, затем во Внешней Монголии, в Урге, и окончательно в Тибете, около Лхасы. Будучи необычайно одаренным человеком, он быстро привлек к себе внимание Далай-ламы и служил в качестве его политическою советни-ка и неоднократно был его личным представителем при дворе в Санкт-Петербурге. Он сопровождал Далай-ламу во время его бегства из Лхасы в Ургу, когда экспедиция Юнгхазбенда вторглась в Тибет из Индии (1904 г.). В 1912 г. он представлял Далай-ламу в Урге и в том же году заключил монголо-тибетский договор. Помимо его важной деятельности в Тибете, он стал религиозным главой - «хамбо-ламой» - бурятской буддийской церкви. Он был тем деятелем, который задумал осуществить идею сооружения буддий-ского храма в Санкт-Петербурге за несколько лет до первой мировой войны (20).
Помимо частых поездок между Лхасой и Санкт-Петербургом, А. Доржиев широко путешествовал по Западной Европе; он совершал буддийские богослужения в Париже, Берлине, Вене и Риме, а также посетил Индию. Он, вероятно, мечтал о создании Тибетско-Монгольской теократической импе-рии, возглавляемой Далай-ламой, под покровительством царской России. Многие ламаисты верили в легенду о мессианском царстве (Шамбала - «Источник Счастья») и некоторые отождествляли «Белого царя» и Россию с этим царством.
Другим аспектом пан-монголизма была попытка вовлечения в это дви-жение калмыков нижней Волги и Дона. Доржиев посетил калмыков; он основал здесь религиозные школы и вообще сделал определенные, но едва ли плодотворные усилия по укреплению отношений между бурятами и калмы-ками. Никогда тесная связь не развивалась между географически близкими группами монголов в Центральной Азии и отдаленными калмыками в европейской части России. Пан-монголизм как политическое явление не сумел охватить своим влиянием калмыков.
Японцы сделали по меньшей мере две активные попытки использовать в своих целях пан-монголизм и его вариант в лице пан-буддизма. После 1917 г., уже во время гражданской войны в России, когда японские войска оккупировали районы Восточной Сибири, они начали обсуждать этот вопрос и обратились к монголам через атамана забайкальских казаков Семенова (бурята по национальности). «Пан-монголизм» стал лозунгом, благодаря кото-рому некоторые японцы полагали, что они сумеют склонить на свою сторону все монгольские группы и действительно смогут отделить бурят от России, одновременно расширяя японское влияние в Центральной Азии. Это движение вылилось в определенную форму на конференции в феврале 1919 г. на станции Даурия. Xyтyxтa (высший сан в буддийской иерархии) из Внутренней Монголии Нэйсэ-гэгэн, номинально возглавлявший это движе-ние, призвал к установлению «Великого Монгольского государства» от Байкала до Тибета и от Маньчжурии до Bocточного Туркестана. Но когда халхаские князья Внешней Монголии отказались участвовать в нем, движение было обречено на гибель и японцы быстро дезавуировали все свои связи с Нэйсэ-гэгэном и его сторонниками (21).
В 1930-е гг., когда было создано государство Маньчжоу-го, японцы сочли удобным еще раз возродить идею пан-монголизма (22), и очевидно, что эта идея должна была вылиться в мощное политическое движение, про-тиводействующее китайскому давлению на монголов с юга и русскому дав-лению с севера. Бурятские лидеры воспринимали ее как средство борьбы с русификацией, а лидеры Внутренней Монголии (например, Де Ван) - с китаизацией. Таким образом, японцы попытались использовать идею пан-монголизма в обоих направлениях: как против Советского Союза, так и против Китая.
Русские (царские и советские) агенты
Всякий раз, как только буряты проводили политическую или иную работу во Внешней Монголии или Тибете, они вольно или невольно проявляли тенденцию к распространению русского влияния. Так как их предки стали русскими подданными уже с XVII столетия, они заимствовали многие русские обычаи. Их интеллектуальные лидеры получили русское образование и бегло говорили и писали по-русски. Где бы они ни были, находясь в монголоязычном мире, они несли на себе печать России так же, как и печать Монголии (23). Для монголов они были одновременно и близкими, и чужими людьми, и халхасцы Внешней Монголии ненавидели их (24).
Агван Доржиев, который имел связи с Русским Генеральным штабом и доступ к высокопоставленным лицам в Санкт-Петepбурге, был как пан-монголистом (точнее пан-буддистом), так и русским агентом. Но он не может быть охарактеризован просто как платный агент, хотя он, несомненно, был часто оплачиваем; возможно, он искренне верил в то, что идея объединенной Центральноазиатской империи станет не только осуществимой, но и желанной под покровительством России. И он упорно работал над тем, чтобы воплотить в жизнь идею такой империи
Другим царским «агентом» и бурятским интеллигентом был Петр Бадмаев (1851-1919) (25). Согласно сведениям семьи П. А. Бадмаева, он родился в 1841 г., а умер в Петрограде в июле 1920 г. После обучения в иркутской гимназии он продолжил учебу на восточном факультете в Санкт-Петербургском университете. И в то время сделал шаг, единственный в своем роде для этой группы бурят: он был обращен в православную веру и его крестным отцом стал сам царь Александр III. Это императорское покровительство открывает перед ним многие двери, он оказывается вовлеченным во многие дворцовые интриги.
С 1875 по 1893 гг. он служил в Азиатском департаменте Министерства иностранных дел, одновременно обеспечив свое существование благодаря практике тибетской медицины, вызвавшей повальное увлечение ею со стороны высшего общества в Санкт-Петербурге. Деятельность Бадмаева в Министерстве иностранных дел позволяла ему мечтать о грандиозном проекте присоединения к Российской империи Китая, Монголии и Тибета в рамках великой конфедерации. И он верил, что этот проект сыграет значительную роль в усилении экспансионистской активности России в Маньчжурии и Корее, которая и привела к русско-японской войне. Он был другом Распутина, и журнал «Красный архив» содержит письма, которые Бадмаев писал царю относительно русской политики во Внешней Монголии. Но даже этот «агент русского империализма», обращенный в лоно православной церкви и проживший большую часть своей жизни в Санкт-Петербурге, сделал несколько значительных попыток помочь своему народу И его влияние в правящих кругах иногда использовалось им, чтобы представить себя в выгодном свете.
В 1895 г. он основал в Санкт-Петербурге школу для бурятских мальчиков с программой классической гимназии (которую посещали некоторые из известных бурят, включая Жамцарано) и русско-бурятскую газету в Санкт-Петербурге, в которой он предоставил работу только бурятским сотрудникам и техническому персоналу из бурят. Он принял меры, позволившие многим бурятам посещать столицу, и особенно большое их число прибыло на коронацию в 1896 г. Но когда в 1897 г. правительство заставило eго ввести в школе преподавание православной религии, а не буддизма, ученики возмутились и эту школу закрыли. В 1902-1903 гг. он поссорился с министром внутренних дел Плеве и другими чиновниками и сумел лишь отсрочить, но не провалить закон, который упразднял традиционное административное устройство бурятских земель и который был резко отвергнут всеми бурятами (26).
Бадмаев отдал дань бурятскому «национализму»: его планы в направлении объединенной Центральноазиатской империи были пан-монголистскими. Совершенно ясно, что он был царским агентом и сыграл значительную роль в развитии бурятского образования.
Ринчино, который уже был упомянут как бурятский «националист» и «пан-монголист», также должен быть причислен к советским агентам; на III съезде Монгольской народно-революционной партии, созванном в Урге в 1924 г., он говорил о себе: «Я работал с начала существования нашей Народной партии. Я ездил с представителями нашей партии в Москву. Я работал в Дальневосточном секретариате Коминтерна (монголо-тибетская секция) в Иркутске. Я привел Монголию в Коминтерн, который снабжал Монгольскую Народную партийными инструкторами и совершенно необходимыми денежными средствами. Позднее Коминтерн направил меня в Кяхту для работы в течение наиболее критического момента существования нашей Партии и Правительства... Коминтерн направил меня сюда».
Жамцарано тоже может быть назван русским агентом. Когда он руководил свет-ской школой и издавал газету на монгольском языке в Урге с 1912 по 1917 гг., он про-водил идеи Коростовца, русского посланника в Урге (27); и когда он писал платформу Революционной партии и принимал участие в работе Революционного правительства, основав и возглавив Монгольский Ученый комитет, не был ли он до известной степени человеком, действовавшим в качестве русского и советского атента? Конечно, его убеждения были «патриотическими» и благородными, но коммунисты использо-вали его достижения в своих целях и указывали на библиотеки и школу как доказательство своей помощи Монголии.
Тем не менее верно также и то, что своим ведущим положением в Монгольской Народной Республике буряты обязаны Красной Армии. Перед вступлением советских войск в Ургу в июле 1921 г., в период «автономии» Внешней Монголии, который продолжался с 1911 - 1912 11. по 1919 i., они не имели влиятельного положения в правительстве. Вместо них ведущую роль играли южные монголы (из Внутренней Монголии) - беженцы, спасавшиеся от китаизации и совершившие революцию 1911 - 1912 н. во Внешней Монголии, которая с самого начала была антикитайским восстанием. В досоветский период Жамцарано управлял своей школой и издавал свою газету под эгидой русского консульства в Ургe, не имея никакой поддержки и одобрения со стороны правительства автономной Монголии. Тем не менее после 1921 г. он основал и возглавил официальный Ученый Комитет страны, был влиятельным лицом в системе народного образования, основал Государственную библиотеку и «вообще руководил интеллектуальной и культурной деятельностью». Но эта деятельность не была популярной и не получила шумного одобрения, потому что буряты управляли страной.
Вообще буряты представляли серьезную угрозу традиционному общественному строю Монголии; они принесли монголам модернизацию и вестернизацию - западные идеи и технические приемы, которые они, в свою очередь, заимствовали у русских. Большая часть лидеров Халхи и южных монголов (то есть монголов Внешней и Внутренней Монголии) были традиционали-стами, аристократами, которые ненавидели китайцев, но при этом желали их свергнуть не больше, чем сохранить старые традиции. Прогрессивно мыслящими монголами были в значительной степени буряты, и своим передовым образом мыслей они были обязаны русскому влиянию. Однако в то же самое время лишь немногие из этих бурятских лидеров были простыми исполнителями воли царскою или советского правительства. Выступая за модернизацию и европеизацию Монголии, они одновременно пытались предупредить угрозу китаизации и русификации страны. Пан-монголизм бурят был неразрывно связан с их фактической ролью русских агентов. Вольно или невольно, по они были живыми мостами между двумя культурами
Перейти к окончанию статьи.